Абу-Ханифа: «Оставьте вердикт о человеке Богу!»

Имам Абу-Ханифа, который с богослов­ской стороны повлиял на наши миролюби­вые традиции, сам жил в непростое, смутное время — время великих политических потрясений. За годы своей жизни имам побывал в водовороте двух крупных шиитских восста­ний, был свидетелем беспощадного низвер­жения омейядской династии, прошел через кровавое горнило хариджитской войны, оказавшись даже заложником в осажден­ном хариджитами родном городе Куфе. Все это не могло не наложить отпечаток на его мировоззрение и побуждало искать те бо­гословские инструменты, которые подарили бы мир мусульманской умме.

Результатом богословских исканий имама Абу-Ханифы стала концепция ир­джа, которой придерживались многие му­сульманские мыслители того времени. Эта концепция красной нитью проходит через все богословские трактаты, которые возво­дятся к имаму и которые в науке признаны аутентичными: «Учитель и ученик», «Письмо Усману аль-Батти» и «Упрощенное знание».

Что означает концепт ирджа? «Изна­чально принцип ирджа восходит к ангелам, — говорил Абу-Ханифа. — Когда Бог пред­ложил им назвать имена [предметов], Он гласил им: «Возвестите Мне имена сии!» (2:29). Ангелы испугались допустить ошиб­ку, говоря без знания наугад, отступились и сказали: «Хвала тебе! У нас познания только о том, чему Ты научил нас» (2:31)». Этимологически же данный термин вос­ходит к двум значениям — «надеяться» и «откладывать». Ирджа применялось к так называемым «великогрешникам», которых исламские радикалы того времени, хариджи­ты, считали неверными и заслуживающими смерти. Другими словами, в свете принципа ирджа мы отказываемся выносить вердикт о внутреннем мире человека, в том числе великогрешника, ибо в таких тонких вопро­сах ни у кого, кроме Бога, нет надлежащего знания, и одновременно с этим мы надеемся на милость Бога в отношении любого грешника и любого своего оппонента.

Как известно, благословенный Пророк ﷺ осуждал братоубийственную войну. И для того чтобы обойти данный запрет, ради­калы разработали в качестве отправной точки для своих рассуждений трехсостав­ное определение веры. «Вера, — учили они, — это внутреннее убеждение, словесное признание и должное деяние». Другими словами, для того чтобы признать человека правоверным, ему необходимо заявить о своей убежденности и на словах, и на деле. Казалось бы, так оно и должно быть. Однако здесь есть скрытая, оборотная, сторона «медали»: если у человека нет одного из этих трех условий, в том числе и «долж­ного деяния», то, стало быть, нет у него и веры, то есть он неверный. А что значит, нет «должного деяния»? Это значит, что человек грешит. А грешим, как известно, все мы без исключения. Таким образом, подобная богословская логика открывает возможность для обвинения в неверии (такфир) абсолютно любого неугодного че­ловека, любого политического или идейного противника, что в контексте средневеко­вых реалий оправдывало его физическое устранение.

Так оно и было. На практике «вели­когрешником», подлежащим убиению, в глазах хариджитов становился каждый, кто не примкнул к их одиозному движе­нию. А подгруппа хариджитов азракиты признавали таковыми даже собственных последователей, кто слишком пассивно, на их взгляд, участвовал в их кровавых братоубийственных войнах. Точно так же в наши дни, когда бандиты, извращающие исламские принципы, взрывают муфтиев, имамов, религиозных учителей и простых мусульман, не разделяющих их сомнитель­ные убеждения, когда они закладывают бомбы в общественных местах — за всем этим стоят извращенная средневековая ментальность и радикальная логика трех­составного определения веры. В их глазах, полных ненависти и злобы, все жертвы терактов — это неверные, ибо нет у них должного деяния, и, значит, нет и веры. А все неверные, по их мнению, подлежат истреблению.

Для того чтобы с богословской точки зрения обосновать концепцию ирджа и показать несостоятельность обвинения в неверии «великогрешников», Абу-Ханифа настойчиво проводил четкую грань между такими понятиями, как «вера» (иман) и «де­яние» (`амаль). В подтверждение своих слов он приводил как многочисленные аяты из Корана (например: 14:31; 2:178; 33:41; 103:3; 2:112; 17:19), по которым следовало, что Бог «установил веру отличной от деяния», так и доводы разума. А раз «Бог отделил веру от деяния», то в силу этого факт греха как таковой не мог считаться основанием для признания человека неверующим, что, в свою очередь, по законам того времени гарантировало человеку его абсолютную неприкосновенность.

В источниках рассказывается, что Абу-Ханифа не выносил поспешных выво­дов даже о неверии человека, чьи утвержде­ния были не совместимы с общеизвестными истинами ислама. «Что Вы скажете о том, — как-то спросили имама, — кто говорит, что не надеется на рай и не боится ада, вкушает мертвечину, <…> не страшится Бога, молится без поясных и земных поклонов?». «Это истинный угодник Божий, — отвечал имам, — ибо он «не надеется на рай и не боится ада», так как он надеется на Господа рая и боится Господа ада. Он «не страшится Бога», так как он не страшится того, что Бог будет в отношении него несправедлив и вероломен <…>. Его слова о том, что он вкушает мерт­вечину, означают, что он употребляет рыбу. Его слова о том, что он молится без поясных и земных поклонов, означают, что он много молится за Пророка ﷺ и часто участвует в похоронных обрядах».

Более того, даже если человек сам себя назовет неверующим, еще не означает, что так оно и есть на самом деле. «Ведь если он скажет, что он осел, — говорил по этому поводу Абу-Ханифа, — то я не должен считать, что он прав». Ведь, вполне возможно, веру­ющий оговорил себя в силу самоосуждения, то есть раскаяния за содеянные грехи.

Даже тогда, когда отстаивание подоб­ных взглядов грозило смертельной опас­ностью, Абу-Ханифа продолжал стоять на своем. Так, в 745 г. хариджитские бандфор­мирования под руководством Даххака ибн Кайса захватили родной город Абу-Ханифы — Куфу. Ворвавшись в центральную мечеть, хариджиты потребовали от Абу-Ханифы отказаться от своих богословских взглядов и принять идеологию такфира. Но ученый был непреклонен.

— Вот две похоронные носилки у дверей мечети, — говорил он захватчикам. — В одних лежит некий муж, который напивался до хри­поты и умер от этого. В других — женщина, понесшая от блуда и сгубившая свою душу, дабы это не было предано огласке. К какой религии относятся они? К иудейской? — Нет. — отвечали хариджиты.

— Или христианской?

— Нет.

— А может, к зороастрийской?

— Нет.

— К какой же тогда?

— К той религии, которая свидетель­ствует, что нет божества, кроме Бога, и что Мухаммад — Его раб и посланник.

— В таком случае скажите мне об этом свидетельстве: оно есть треть, четверть или пятая часть веры?

— У веры не бывает трети, четверти и пятой части.

— Тогда сколько в них было от веры?

— Вся вера целиком!

— Ну и в чем же ваш вопрос ко мне о [грешных] людях, в отношении которых вы [только что] признали и подтвердили, что они суть верующие?

— Избавь нас от себя! Они либо верую­щие, либо неверующие!

— Значит, вы продолжаете проти­виться. Тогда я напомню вам, что сказал Божий пророк Авраам о народе, кото­рый был более грешен, чем те двое: «Господи! Ведь они сбили с пути мно­гих людей, а кто последует за мной, тот — от меня, а кто ослушается меня… ведь Ты — прощающий, милостивый!» (14:36); напомню и том, что сказал Бо­жий пророк Иисус о народе, который был более грешен, чем те двое: «Если Ты их накажешь, то ведь они — Твои рабы, а если Ты простишь им, то ведь Ты — великий, мудрый» (5:118); и о том, что отвечал Божий пророк Ной, когда ему сказали: «Разве мы уверуем в тебя, раз за тобой последовали низкие?» Он сказал: «Нет у меня знания о том, что они делали. Их расчет только у Господа моего, если бы вы знали! А я не стану гнать верующих» (26:111-113).

И пока хариджиты слушали его, они обнажили из ножен свои мечи».

Мужество величайшего предстоя­теля, который перед лицом смертельной опасности продолжал отстаивать свои убеждения, говорит о принципиальной важности вопроса. При этом Абу-Ханифа был осторожен в вопросе обвинения ве­ликогрешника в неверии не потому, что он допускал грех, но потому, что он не считал себя вправе вершить над человеком Бо­жий Суд. Будучи сам величайшим подвиж­ником благочестия, Абу-Ханифа как никто другой видел опасность греховного образа жизни. Он прекрасно осознавал пагубность греха и все же настаивал, что вердикт о внутреннем мире человека может выно­сить только Бог.

При этом взаимосвязь греха и веры для него была очевидной. Вот как он сам говорил об этом: «По мне для малогреш­ника надежд [на спасение] больше, чем для великогрешника. И сопоставить это можно с двумя мужами. Один из них оказался в море, другой — в маленькой речке. За обоих я боюсь, как бы не утонули. Надеюсь, что оба они спасутся. Однако за того, кто в море, опасаюсь больше, чем за того, кто в малень­кой речке: как бы не утонул. На спасение того, кто в маленькой речке, надеюсь боль­ше, чем на [спасение] того, кто в море. Так же за великогрешника я опасаюсь больше, нежели за малогрешника. И на [спасение] малогрешника надеюсь больше, чем на [спа­сение] великогрешника. На [спасение] обоих я надеюсь и за обоих опасаюсь соразмерно их деяниям».

Указать на признание Абу-Ханифой по­добной взаимосвязи важно, чтобы, во-пер­вых, отличать его от крайних мурджиитов, считавших, что греховное деяние никак не вредит духовности человека, и потому отвергнутых большинством мусульман, и, во-вторых, чтобы подчеркнуть: Абу-Хани­фа — этот поистине великий подвижник благочестия — не оправдывал грех, а лишь считал, что на основании его нельзя об­винять человека в неверии, ибо подобное допущение в конечном итоге порождает нескончаемую лавину взаимных нападок, ведущих к кровопролитию.

Итак, последовательный призыв Абу-Ханифы отказаться от суждений о внутреннем мире человека, истин­ности его веры и оставлять подобные вопросы на Суд Всевышнего был на­целен на гармонизацию отношений прежде всего внутри мусульманской общины. При этом идея о необходи­мости оставления наших религиоз­ных разногласий на Суд Бога задали общую тональность той религиозной культуре, которая в течение многих веков определяла мировосприятие российских мусульман. В результате у нас, если говорить в целом, сформи­ровалось такое мышление, которое по­зволяет выстраивать добрососедские отношения и с людьми иных религи­озных традиций. Зачем спорить, кто из нас правильнее исповедует веру, кто истинно верующий, а кто еретик? Все вопросы такого рода мы оставля­ем на Суд Бога: пусть Он Сам решит, кто был близок к Нему, а кто нет. Это не наша прерогатива. Мы же долж­ны объединять свои усилия вокруг тех задач, которые едины для всех соотечественников и земляков, вне зависимости от их взглядов и рели­гиозных убеждений.