Наследие предков в цифровую эпоху

«У ТАТАР ЕСТЬ СВОЙ МЕНТАЛИТЕТ, ДРУГОЙ БАГАЖ»

— Лилия Рамилевна, сразу вопрос вам как к специалисту по истории повседневности: в условиях всеобщей глобализации можно ли будет написать когда-нибудь книгу о повседневной жизни татар начала XXI века?

— Почему бы и нет? Все возможно. У татар есть свой менталитет, другой багаж. Это и родовые вещи, семейно-родственные отношения, да и ситуация в самом регионе влияет. Кроме того,  это направление уже есть — социальная антропология. Наверное, будущие историки станут опираться и на социологические наблюдения, и непосредственно на социальные сети, мессенджеры и т. д. Конечно, в этом исследовании будет много общих моментов со всей страной, со всем миром. Поэтому вы правы, когда говорите о глобализации. С другой стороны, именно сейчас мы видим у молодежи стремление к локальной идентичности. Это и интерес к своей истории, к музыке,  к татарскому стилю (например, развитие народного орнамента в дизайнерских вещах), татарская кухня стала успешно развиваться как часть стритфуда. Была и остается татарская поп-культура, есть и альтернативные направления, существуют различные молодежные клубы и сообщества. Поэтому все указывает на то, что молодежи как раз в глобализированном мире не хватает какой-то особости, своего пути для развития.

— Данная тенденция будет продолжаться?

— Я думаю, что да, это актуально не только для России, в других странах мы тоже видим интерес к локальной идентичности. Например, в той же Британии и не только там возрождаются умирающие языки. Именно молодежь к этому тянется, ищет какие-то  свои истоки, она не хочет быть анонимной городской публикой. Конечно, общество многогранно и какая-то часть людей растворится в глобальном потоке. Но в цифровую эпоху есть и те, кто будет искать вдохновения и ответы на многие вопросы в наследии предков.

— Получается, носителем татарскости в современном обществе оказывается именно городская культура?

— Да, в какой-то степени. Но все равно эти люди опираются и на сельскую базу, от этого не уйдем, потому что в татарской деревне наша сила, опора. Это и язык, и народный ислам, и другие традиции. Иногда, конечно, бывают и противоречия среди молодежи. Например, есть те же неофиты, у них родители были атеистами, воспитывались в советских семьях, а дети через книги осваивают религиозные практики. Они по-своему это делают, не как бабушки, у них другое понимание. Я сама наблюдала такие разговоры во время похорон: бабушки говорят одно, а молодежь их поправляет. Наверное, такие противоречия есть и в других моментах. Возможно, через это взаимодействие мы получим  в будущем новую культуру.

Но самое главное, успеть зафиксировать народный опыт. Это задача историков, филологов, социологов. Меня, например, очень интересуют вопросы, связанные с татарским языком. Иногда замечаешь, что какое-то слово в русском языке есть, а на татарский язык существует только его приблизительный перевод или его вообще нет. Все это связано с характером народа, какими-то древними понятиями, язык является хранителем многих забытых вещей, нашего менталитета. Поэтому для будущих исследований масса возможностей, и жизни одного ученого может и не хватит на это.

— Кажется, что нынешние татары из деревни, наоборот, стараются всеми силами показать, что они городские, переходят на русский язык и детей воспитывают в таком же духе…

— Есть такой момент, какой-то комплекс или непонимание, возможно. Наверное, это еще последствия советской эпохи, когда отказывались от старых ценностей, стеснялись говорить на своем родном языке. Люди старались как-то затушеваться, слиться с городской публикой, отказывались от своих корней. Даже по именам детей таких мигрантов можно это проследить. А что касается сегодняшней ситуации, к сожалению, не все осознают, какой потенциал у татарского языка, у наших традиций. Знание татарского языка открывает двери в огромный тюркский мир; даже привычные нам арабизмы и фарсизмы могут послужить в изучении других языков. А воспитание детей в татарском духе предполагает тактичность, скромность, уважение к старшим, все это заложено в наших традициях. И эти черты красят любого человека. Поэтому есть и другие выходцы из деревенской среды или же их дети, которые понимают, что в этом их сила, символический капитал.

Я сама выросла в деревне и сейчас понимаю, какой дар был преподнесен мне моей семьей, бабушками и дедушками, я могу совмещать русскоязычный мир и тот мир, в котором выросла, — как раз вот эти традиционные понятия, знание языка и т. д. Потому что одно дело, когда ты с экспедицией приезжаешь в деревню как ученый и пытаешься пожить в этой среде, пообщаться, и другое дело, когда у тебя где-то в подсознании просыпаются забытые вещи, какой-то зов предков, как угодно можно это называть, и ты все соединяешь.

«ДАЖЕ БАКИ УРМАНЧЕ И АМИРХАН ЕНИКИ В КОНЦЕ ХХ ВЕКА В ЧАСТНЫХ РАЗГОВОРАХ ПОДЧЕРКИВАЛИ, ЧТО ОНИ ШАКИРДЫ»

— Вы изучаете татарское буржуазное общество конца XIX – начала XX веков. Осталось что-то от него сегодня в нашей жизни или данная цивилизация была сметена советской эпохой?

— Конечно, советская эпоха сыграла колоссальную роль в трансформации этой культуры. Что-то она взяла себе на вооружение. Например, татарский театр выполнял агитационную работу, некоторые дореволюционные писатели стали советскими. Огромную роль в формировании интеллигенции сыграли как раз представители дореволюционной буржуазной культуры. Прежде всего, это учителя и учительницы. Без них не было бы и советской системы образования. Другие  специалисты вроде врачей, журналистов, торговых служащих и т. д. тоже стали частью нового мира. Даже Баки Урманче и Амирхан Еники в конце ХХ века в частных разговорах подчеркивали, что они шакирды, то есть ученики татарских медресе, люди из той ушедшей эпохи. Они продолжали транслировать в какой-то степени и ценности татарского буржуазного общества начала ХХ века. Поэтому советская эпоха не сумела смести все…

Конец XIX – начало XX веков — это, конечно, уникальное время. Кстати, в том периоде можно найти очень много созвучий с современной эпохой. Люди тогда переживали модернизацию, научно-технические перемены. Телефоны, электричество, автомобили, поезда и многое другое — все начиналось тогда, и это было сильнейшим потрясением, их накрыл «железный панцирь» новой эпохи. В каких-то привычках людям было очень тяжело, в этом смысле наше поколение тоже что-то подобное застало, мы ведь в последние десятилетия также переживаем технологическую революцию. Поэтому изучение повседневности начала ХХ века и заинтересовало меня в свое время именно своим переходом от традиционного мира к модернизированному.

Ведь к каким-то философским вопросам, например к джадидским размышлениям, люди пришли не просто так. Это не могло появиться в замкнутой среде, на пустом месте. Как раз через повседневные вещи и зарождались изменения, сначала дворяне и купцы начали изменять свой быт, внешний вид, где-то это было просто копирование, где-то — адаптация. Так зарождалась модернизированная татарская городская культура. Потом уже возникла потребность в джадидских школах, появилась джадидская интеллигенция, образцы литературы и т. д.

— Как вам высказывание нынешнего научного руководителя вашего института Рафаэля Хакимова, который считает, что сегодня любой татарин уже рождается джадидом?

— Тут есть о чем подискутировать. На самом деле в повседневной истории много фактов, когда человек родился во вполне себе джадидской семье, а стал адептом кадимизма. Например, Вали Хусаинов — мулла из Оренбурга, руководитель медресе «Валия» (там, кстати, учился Галимджан Ибрагимов). Так вот, Вали-хазрат родился в купеческой семье, Хусаиновы всегда поддерживали джадидские медресе, различные благотворительные общества и т. д. Но представитель этой же семьи занял противоположную позицию, медресе у него было кадимистским, а еще Вали Хусаинов издавал журнал «Дин ва магишат», где как раз осуждал многие новые явления. Видимо, он уловил будущие тенденции, что копирование не всегда приводит к успешной адаптации, к зарождению новой культуры, а может скрывать и опасность ассимиляции. Поэтому кадимисты осуждали не только русское влияние, но и турецкое тоже, ведь через османскую культуру осваивали западную моду, литературу и так далее.

— А почему многие джадидисты затем стали богоборцами, пошли на службу к безбожной советской власти?

— Мне кажется, нельзя так однозначно утверждать. Например, тот же Галимджан Ибрагимов учился в кадимистском медресе. Поэтому советскую интеллигенцию нужно воспринимать, наверное, не как адептов джадидизма, а как продукт уже другой, светской культуры. Джадиды, действительно, выступали как охранители религии. Ведь в конце XIX века активно развивались буржуазные отношения, мещанская среда уже была оторвана от традиционных ценностей, открывались русско-татарские учебные заведения,  то есть наблюдались ассимиляционные моменты, традиционная культура была неконкурентоспособной. И как реакция на это зарождается охранительное движение джадидизма — здесь предлагалось самим провести эту модернизацию, предоставить другую татарскую культуру, самим стать ответственными за национальный прогресс. Это была основная идея того времени. Но уже в начале ХХ века выпускники джадидских медресе находили себе другие альтернативы, не только в религиозной службе. Это был общий духовный кризис в стране, не только в мусульманской культуре. Поэтому в советское время мы наблюдаем такую картину, когда в числе богоборцев и бывшие ученики джадидских, и кадимистских медресе.

«ДАЖЕ ПОНИМАНИЕ РОЛИ ЖЕНЩИНЫ В ОБЩЕСТВЕ У ТАТАР-МУСУЛЬМАН БЫЛО ДРУГИМ»

— Сейчас в мусульманской религиозной среде к джадидам относятся не очень хорошо. Считается, что кадимисты лучше отвечали чаяниям татар…

— Я бы не стала так категорично утверждать, что джадидизм принес много вреда. Надо видеть и большую пользу, ведь благодаря джадидизму мы имеем тот ренессанс татарской культуры начала XX века, какого мы в последующие эпохи уже не наблюдали. Именно джадиды жили идеей национального прогресса! Но при всех противоречиях кадимисты тоже следовали за новациями, это было неизбежно. Ну спорили они между собой, какой длины должны быть штаны и каким способом учить детей, ругали автомобили и телефоны, а в итоге все равно пришли к тому, что звуковой метод лучше, передвигаться поездом быстрее и т. д. Можно долго все это отрицать, но мир менялся, и джадиды, и кадимисты следовали за этими изменениями. Для меня, как историка, это самое удивительное время, когда татары частным образом ради блага нации открывали свои учебные заведения, благотворительные общества, издавали книги, газеты и журналы…

— Театры…

— Театр, наверное, не столько джадиды делали, сколько новое поколение молодежи, которое выросло под влиянием светской культуры. Это как раз подражание западной культуре, потому что тот же Галимджан Баруди, которого можно назвать одним из адептов джадидизма, запрещал своим шакирдам посещать театральные постановки труппы «Сайяр». Он им разрешал в «Восточном клубе» слушать просветительские лекции (например, среди лекторов были писатели, историки, медики), а на последующие театральные показы они не могли оставаться, иначе им грозило отчисление из медресе. Судя по всему, Галимджан Баруди воспринимал театр больше как развлечение, может быть, ему не нравились отдельные постановки того времени. Ведь в некоторых из них было высмеивание купцов, мулл, просто людей старшего поколения. Конечно, как религиозный деятель, он не мог поощрять такой формат зрелищного просветительства. Кстати, эта линия татарского театра позднее нашла созвучие с требованиями новой советской власти, когда начали еще активнее бороться со всем старым. Но вряд ли будет правильным связывать данный тренд только с джадидами, не к этому они стремились.

В целом татарская идентичность все же базируется на религиозных доминантах. Именно благодаря исламу татары вообще сохранились в так называемые темные века. Да и сейчас русскоязычные молодые татары, для которых не играют особой роли связанные с татарским языком элементы массовой культуры (эстрада, театр и т. д.), часто именно через ислам приходят к осознанию собственной татарскости, своих корней. Они соблюдают уразу, читают намаз. Это же прекрасные примеры, и, я надеюсь, своим детям они будут передавать немного другие ценности. Поэтому ислам у татар — базовое понятие.

— Значит, татары — религиозный народ? Почему же тогда их нет в мечетях по всей России, которые, кстати, до революции 1917-го строили повсеместно именно татары?

— В религии ведь не обязательно должно быть что-то показное, это внутренняя история человека, можно и дома молиться. В советское время были такие люди, которые прекрасно сохраняли все религиозные традиции, читали намаз, соблюдали уразу и т. д. Я не считаю, что количество посещающих мечеть мусульман-татар —  это какой-то яркий показатель общей религиозности. Хотя прекрасно, если посетителей мечетей будет как можно больше. Но ислам — это ведь еще и про внутреннюю культуру, не только про обрядность. Можно все соблюдать, но если ты в повседневной жизни проявляешь неуважение к кому-то и в тебе нет обычной человечности, то какой ты мусульманин?

Если мы говорим о дореволюционной татарской культуре, то татары, безусловно, религиозны. Действительно, татарские купцы повсеместно строили мечети и медресе, открывали различные мусульманские благотворительные общества, приюты и т. д. Даже татарская молодежь начала ХХ века, которая на первый взгляд казалась слишком светской, в какие-то моменты проявляла такую религиозность. Например, в Казани печатали Коран, и в одном из изданий допустили ошибку. Это было в 1910-е. В татарской печати поднялся шум, среди главных критиков Корана с ошибкой был Фатих Амирхан. Хотя в то же время некоторые муллы его обвиняли в бездуховности, он оказался самым ярым защитником коранического текста.

У татар очень сильно интеллектуальное начало, это проявляется и в религиозных учениях. Они не из тех, кто просто выполняет обряды и не задает вопросов. Поэтому у нас были Шигабутдин Марджани, Курсави, Утыз-Имяни и собственно джадидизм. Не зря же Муса Бигиев — признанный авторитет в мусульманском мире. Есть еще труды Зии Камали. Поэтому татары со своей религиозностью очень многое привнесли в мусульманскую культуру. Даже понимание роли женщины в обществе у татар-мусульман было другим, и многие мусульманские страны только приходят к тому татарскому пониманию начала ХХ века.

«Буржуазия спонсировала издание книг, газет и журналов, вроде бы развивала общую культуру чтения у населения. Но когда есть коммерческий спрос, как и в нынешней массовой культуре, то какая-та продукция шла и на потребу публике»Фото: Андрей Титов

«МНЕ ОЧЕНЬ НРАВИТСЯ ДОРЕВОЛЮЦИОННЫЙ ТЮРКСКИЙ МИР И ЕГО ЕДИНСТВО»

— Вы пишете, что среди мусульманских народов Российской империи самое развитое буржуазное общество было у татар и азербайджанцев.

— Да, у татар очень сильна была роль купечества в обществе. Это и известные торговые традиции, и успех татарских промышленников в XVIII – в первой половине XIX веков, когда в Казани и окрестностях были мыловаренные, текстильные и другие предприятия. Все это способствовало формированию буржуазной культуры в самом широком понимании, со своими товарами и услугами. Была своеобразная татарская микроэкономика, калфаки и ичиги из Казани стали символом этой культуры и распространялись по всей империи. Благодаря буржуазной поддержке стало возможно издание книг, открытие новых учебных заведений и собственно появление татарской интеллигенции. Поэтому мы можем уже рассуждать о татарском буржуазном обществе того времени.

Что касается азербайджанцев, в начале ХХ века у них были свои миллионеры-меценаты. Они поддерживали и азербайджанскую оперу, и кино начали снимать. Вообще, в это время мусульманские и тюркские народы империи общались довольно тесно. Например, были татарско-азербайджанские антрепризы. В спектаклях азербайджанского театра тогда не участвовали женщины, а у нас уже были актрисы. Поэтому татарские и азербайджанские труппы объединялись и гастролировали вместе. Учились так друг у друга. В этом смысле мне очень нравится дореволюционный тюркский мир и его единство. Не было никаких границ, хотя вроде бы расстояния огромные.

— Литературный язык был общим…

— Да, это и общетюркская основа, и множество понятных всем арабизмов и фарсизмов…

— Газету «Терджиман», издававшуюся в Крыму, все тюркские народы понимали, читали…

— Да, газета  «Терджиман» была очень популярной, она стала настоящим символом джадидской эпохи. Интересно, что и издавалась газета на деньги татарских промышленников Акчуриных. Ведь супруга Исмаила Гаспринского — Зухра-ханум Акчурина — была родом из Симбирской губернии и почти все свое приданое пожертвовала на издательское дело мужа, на дело национального прогресса.

— Какие еще изменения приносит развивающееся буржуазное общество у татар?

— Речь о городской культуре. Кстати, мы не всегда говорим только о позитивном развитии, ведь в буржуазной культуре очень силен и развлекательный элемент. Буржуазия спонсировала издание книг, газет и журналов, вроде бы развивала общую культуру чтения у населения. Но когда есть коммерческий спрос, как и в нынешней массовой культуре, то какая-та продукция шла и на потребу публике. И это, конечно, нравилось не всем.

С одной стороны, читали просветительские лекции в «Восточном клубе», где, например, выступал Габдулла Тукай с обзором народных мелодий «Халык моңнары», с другой — любители музыки скупали граммофонные записи с песнями не самого высокого качества. Поэтому мы видим критику буржуазной культуры, что этим певцам и певицам, дескать, не хватает культуры, у них визгливые голоса, подражание русской культуре.

— Сам Тукай, когда гостил в Санкт-Петербурге, на предложение поставить татарскую пластинку ответил отказом.

— Да, но ведь это не говорит о том, что ему в целом не нравилась татарская музыка. Ему не была по душе его новая, буржуазная, подача, он являлся ценителем народного исполнения.

— То есть получается, что татарскую эстраду критикуют последние 100 лет…

— Советско-татарскую, думаю, не особо критикуют, нельзя такую линию проводить. Где Хайдар Бигичев, а где сегодняшние исполнители.

— Тукай и сам рекламу делал — писал стихи про чай.

— Это тоже показатель буржуазной культуры. Он действительно написал рекламные стихи для газеты «Баянель-хак» купца Ахметзяна Сайдашева, при этом постоянно критиковал ее за то, что та рекламирует все подряд. Может быть, позднее ему стал неприятен данный рекламный опыт, либо были другие причины для критики.

Хотя сейчас по рекламным образцам мы можем изучать повседневность, как это все преподносилось, какие были образы. Например, интересна реклама швейных машинок Singer. В первое время не все татарские издатели могли допустить стандартную рекламу этой фирмы с изображением девушки-швеи. Ведь был негласный запрет на изображение людей. Поэтому поступили, как османы с византийскими фигурами, давали изображение швеи без головы. Все это было осмеяно частью общества, и постепенно отношение к изображению людей менялось даже в самых строгих татарских изданиях.

Кстати, фотографирование — тоже еще один новый опыт для людей рубежа XIX–XX веков. А для татар-мусульман это было тяжело вдвойне. Но из-за того, что кому-то нужна была фотокарточка для учебы, кому-то — для работы, подобная практика завоевала себе место и в мусульманской среде. Это тоже история татарской повседневности. Очень любопытная история с муллами, которые с конца XIX века сдавали экзамены на знание русского языка, и их обязали прикладывать фотокарточку к делу. Мулла — вроде бы противник изображения, но он вынужден идти фотографироваться. А все дело было в том, что, когда муллы начали сдавать экзамены, они так изловчились, что один человек мог сдать экзамен сразу за нескольких мулл. Поэтому организаторам экзаменов понадобилась идентификация человека с использованием новейших средств.

— Марджани ведь добровольно фотографировался…

— Марджани — это уникум, его нельзя сравнивать с общей массой, он интеллектуал, который мыслил по-другому, понимал многие вещи, которые его современники не всегда воспринимали.

«КО МНЕ ПРИХОДИЛ АПАНАЕВ, БРАЛ УРОКИ РУССКОГО ЯЗЫКА»

— Вообще, как было с русским языком у татар на рубеже XIX–XX веков?

— По-разному. Конечно, по официальным данным, среди татар собственно татарская грамотность всегда была выше, чем русская. Но они могли знать разговорный русский язык, ведь постоянно велись коммерческие дела с разным населением, существовали совместные русско-татарские предприятия. Купцы учили русский язык в частном порядке, даже миссионеров нанимали для этого, что не мешало их религиозности. Есть записки в миссионерских дневниках: «Ко мне приходил Апанаев, брал уроки русского языка». Но от такого Апанаев же не стал христианином. Это все, видимо, зависело от внутреннего стержня человека. Позднее появлялись русские классы при медресе, все муллы сдавали экзамен на знание русского языка. Были татары, которые учились в русских гимназиях, училищах и университетах.

— В 1920-е годы у советской власти была большая проблема с нацкадрами в Татарии и именно по причине плохого знания русского языка. Потому что образованные татары массово эмигрировали?

— Да, во-первых, эмигрировали многие интеллектуальные силы, плюс в города прибывало сельское население, которое, конечно же, хуже знало или даже не знало русский язык. В деревне или татарской слободе действительно можно было ограничиться только знанием татарского, но если хотели учиться дальше, торговать, устраиваться на разные работы вне деревни и слободы, то без знания русского языка становилось сложнее.

— Еще ведь были противники изучения русского языка.

— Имелись противники среди некоторых мулл, например, когда открывали русские классы при медресе. Но все равно тех, кто понимал, что нужно учить языки, было гораздо больше. Как еще один показатель можно указать татарско-русские словари. Один из них издавался с середины XIX века, к началу ХХ-го было около 15 переизданий. Значит, существовал большой спрос на такие издания.

— Сейчас принято критиковать крупный татарский бизнес, сравнивая его представителей с той национальной буржуазией, которая была 100 лет назад. Действительно, та элита была более социально ориентирована?

— Я бы не хотела их сравнивать, потому что владею информацией только по дореволюционной татарской буржуазии. Но вложения по тем временам действительно были колоссальными: сколько мечетей построено, выделяли гранты для учебы шакирдов, открывали приюты. Это же все нужно было содержать, причем они все делали не только в своих городах или родных деревнях… Вся Российская империя, там, где проживали татары, была зоной ответственности татарской буржуазии.

Например, очень показателен пример промышленника из Заказанья Мукмина Хозясеитова. Он жил в деревне Служилая Ура, строил мечети в Заказанье, а еще благодаря ему появились мечети в Уфе, Троицке. Он контролировал весь процесс строительства. С Уфой вообще интересная ситуация, там было Оренбургское магометанское духовное собрание с конца XVIII века, но в начале ХIX-го там не существовало ни одной мечети. После того как сгорела деревянная мечеть, местное татарское дворянство никак не могло организовать строительство. И тут подключается промышленник из заказанской деревни, берет всю ответственность на себя, вкладывает собственные средства. Эта мечеть и сейчас стоит в Уфе.

— Что двигало этими людьми? Богобоязненность?

— Главным был религиозный фактор, если заработал — делись, это же основа ислама. Джадиды в начале XX века пришли к тому, что закят можно отдавать и на нужды медресе, и на благотворительные общества. В начале ХХ века было ведь очень много мусульманских обществ в каждом регионе. Это отдельный феномен татарского мира.

— Почему такого сейчас нет?

— Я не социолог, не могу дать конкретные ответы по этому поводу. Наверное, в мышлении людей есть еще остатки предыдущей эпохи, мы давно уже растеряли мировоззренческие установки татарских благотворителей начала ХХ века, да и уровень материального состояния большинства населения не позволяет заниматься благотворительностью. Хотя сейчас, мне кажется,  в новом формате возрождаются какие-то благотворительные традиции, поэтому не все еще потеряно.

А для дореволюционных благотворителей строительство мечетей было еще и элементом влияния, это тоже важный момент. Они строили мечеть и назначали муллой своего человека,  а через муллу можно было влиять и на махаллю. Хотя иногда такие схемы не срабатывали. Например, известный сюжет о конфликте казанского купца Ибрагима Юнусова и муллы Шигабутдина Марджани, авторитет последнего в махалле в итоге оказался выше, чем у купца-благотворителя.

А в целом в погоне за влиянием на махаллю и другие сообщества в татарской среде нередко возникали конфликтные ситуации, очень сильна была конкуренция между разными силами. Например, стандартна ситуация в городах Российской империи, когда возникало несколько благотворительных обществ. Так было в Астрахани, Самаре, Троицке и других центрах. Они начинали между собой соревноваться, иногда даже писать разные доносы друг на друга, клеветать и т. д. В  результате закрывали  все татарские благотворительные общества. Вместо сотрудничества случались вот такие постоянные личностные конфликты…

«СРЕДИ ТАТАРСКИХ ПИСАТЕЛЕЙ НАЧАЛА ХХ ВЕКА, КОНЕЧНО, НЕВЕРОЯТНО ПОПУЛЯРНЫМ БЫЛ ГАЯЗ ИСХАКИ»

— Татары любят ссориться между собой.

— Я даже писала как-то об этом, что подобное сродни какой-то национальной черте. До революции очень часто возникали разногласия и среди мулл, и среди светской интеллигенции. Галиаскар Камал недолюбливал Гаяза Исхаки, Галимджан Ибрагимов — Габдуллу Тукая. Ризаэтдин Фахретдин и Ахметзян Сайдашев как-то выясняли отношения в прессе. Конечно, между некоторыми деятелями были поколенческие, мировоззренческие противоречия, но достаточно и мелких конфликтов, основанных на личных амбициях, деловых интересах. Печатались, допустим, писатели у одного издателя, и что-то там не устроило.

Были другие ситуации, например между татароязычными и русскоязычными татарами. Это случай между Фатихом Амирханом и Саид-Гиреем Алкиным. Адвокат Алкин как-то позволил себе критику переводов военных сводок в татарских газетах, это было во время Первой мировой войны, дескать, искажают иногда смысл при переводе с русского на татарский язык. Редакциям данное замечание не понравилось, и начали уже критиковать самого Алкина, что не умеет говорить по-татарски и вообще ничего не понимает в этом. Одним из критиков был писатель Фатих Амирхан. При этом Саид-Гирей Алкин — очень значимая фигура для татарской культуры начала ХХ века. Мало того что сам по себе был успешным адвокатом, избирался депутатом Государственной Думы, он сделал довольно много для развития татарской культуры: открыл первую татарскую газету в Казани «Казан мухбире», стоял у истоков мусульманского благотворительного общества, «Восточного клуба» и т. д. Он вырос в семье казанского полицмейстера, его отец дружил с Шигабутдином Марджани, и, когда у Марджани были проблемы с властями, именно полицмейстер Алкин помог их разрешить. Саид-Гирей Алкин продолжал эту линию, защищал татар в судебных процессах. Он учился в гимназии, университете, и, видимо, действительно были некоторые проблемы с татарским произношением. Но это ведь такой мелкий повод для публичных нападок через прессу, его даже пародировали татарские артисты, а ведь Алкин мог с таким же успехом подтрунивать над русским произношением татароязычных татар. Но у него не имелось никакого снобизма по отношению к ним. Сейчас, конечно, спустя столетие, мы понимаем, насколько мелкими были все эти ссоры. А ведь если бы существовало настоящее единство, то могли бы сделать гораздо больше во благо татарского народа.

— В тот период, который вы изучали, кто был властителем дум среди татарской интеллигенции?

— Сложный вопрос, тот же Галимджан Баруди являлся авторитетом среди мусульманского духовенства, он был руководителем самого мощного медресе, куда все стремились попасть. Именно его в 1917 году избрали муфтием, что тоже важный показатель его влиятельности. Он был первым муфтием, которого выбрал сам народ, до 1917-го муфтиев назначали власти.

Среди татарских писателей начала ХХ века, конечно, невероятно популярным был Гаяз Исхаки. Именно он открыл для народа  реалистичную прозу, его книгами зачитывались все. Вообще, в разные периоды разные люди могли играть ключевую роль в культуре. Например, до 1905 года это был Исмаил Гаспринский, потому что только у него была газета «Терджиман». А когда появились уже другие татарские издания, то и степень его влиятельности немного снизилась. В новых татарских газетах писали другим, более понятным широким массам татарским языком, поэтому, как писал Габдулла Тукай, до 1905 года за неимением лучшего они все читали «Терджиман», а потом уже вкусили другие возможности, когда появился широкий выбор.

— Кстати, а Габдулла Тукай вообще существовал? А то вдруг у кого-то появились в этом сомнения.

— Конечно же, был. Я думаю, это просто шутка со стороны Айдара Гайдаровича Хусаинова, потому что невозможно все подобное сконструировать. На самом деле работоспособность многих писателей того времени была не хуже, чем у Тукая, тот же Гаяз Исхаки написал еще больше. А что касается Фатиха Амирхана, он стихов не писал, был сам достаточно амбициозен, поэтому не стал бы сочинять за кого-то. Максимум фельетоны мог подписать псевдонимом. А у Тукая еще при жизни поклонников было много. Вообще, в то время поэты такого плана, по сути, только появлялись, он стал одним из первых. Если Гаяз Исхаки являлся гениальным прозаиком, то Габдулла Тукай был гениален в поэзии. В них уже не имелось нарочитого просветительства, они стали естественными в своих эмоциях, это нравилось читателям. В тот период был популярен еще жанр автобиографий «тәрҗемәи хәлем», так вот, Тукай был очень хорошим публицистом и сумел преподнести отдельные подробности своей жизни как самостоятельное литературное произведение. Это и эмоциональные воспоминания о детстве, и написанные с юмором отчеты о разных поездках. Можно сказать, он был своеобразным блогером начала ХХ века. Конечно, все это добавляло ему еще большей популярности. Плюс ко всему его ранняя смерть, трагедии ведь всегда волнуют общество и формируют уже новые образы. Даже конфеты были с изображением Тукая, их стали выпускать после его смерти.

— То есть Тукая признали не только в советские времена?

—  Конечно, Тукая признавали и при жизни, и не только рядовые читатели газет. Например, его приглашали к себе в гости симбирские промышленники Акчурины, олигархи того времени. Тукай сначала сомневался, поехать или нет, он был очень гордым человеком со своеобразным характером. Миллионеры Рамеевы ему предлагали работу в Оренбурге, но он отказался, а ведь мог жить и работать, как Ризаэтдин Фахретдин или Фатих Карими в хороших условиях. Фатих Карими говорил, что Рамеевы платили редакторам министерские жалования, то есть они очень высоко ценили их труд. Но Тукай отказался от такого предложения.

Так и в случае с Акчуриными: он еще думал, надо ли ему ехать к ним. Но Фатих Амирхан посоветовал: поезжай, посмотришь, как живут люди. Он поехал, его приняли там с большим уважением, это ведь тоже признание еще прижизненного феномена Тукая не только в среде интеллигенции, но и самыми влиятельными татарскими буржуа. Да и во время своей поездки в Петербург Тукай побывал в доме Атауллы Баязитова, тоже достаточно влиятельного религиозного деятеля того времени. То есть до революции его признавали самые разные круги татарского общества.

— Значит, Тукай и не бедствовал? Это советский миф?

—  Он был как дервиш. Он же поэт, поэтому и образ жизни, видимо, был таким… Но возможности для заработка у него всегда имелись.

«КОГДА СЛУЧИЛАСЬ РЕВОЛЮЦИЯ, ДЭРДМЕНД ВСЕ ОТДАЛ ГОСУДАРСТВУ, НИКУДА НЕ ЭМИГРИРОВАЛ, ВСЕ ПОНИМАЛ»

— А Дэрдменд? Почему он не стал «нашим всем» в литературе?

— Дэрменд — достаточно закрытая фигура, который как поэт вообще не стремился ни к особой публичности, ни к признанию. По мироощущению он тоже, наверное, был, как и Тукай, сродни дервишу. Хотя с виду это такой татарский денди, миллионер, общественный деятель, депутат Государственной Думы…. Неслучайно ведь, когда произошла революция, Дэрдменд все отдал государству, никуда не эмигрировал, все понимал. Это же его слова: «Сөт калыр, ватан китәр», то есть все уйдет, и даже Отечество, останется лишь молоко (то есть что-то родное). Он не стремился к славе, хотя имел все возможности для этого: газета «Вакыт», журнал «Шура», все издательства.

Но он публиковался под псевдонимом, многие не знали, что поэт Дэрдменд — это миллионер Закир Рамеев. Показателем его удивительной внутренней культуры, скромности является даже то, как он передавал свои стихи редактору журнала «Шура» Ризаэтдину Фахретдину. Он говорил: если считаете нужным, то опубликуйте. И это говорил спонсор данного журнала.

— Да и стихов у него было мало.

— Стихов мало, но они все глубоко философские. Поэтому его иногда сравнивают с Блоком. Дэрдменд предчувствовал будущие перемены и весь трагизм эпохи.

— Почему в советское время он не был так известен?

— Во-первых, он слишком сложен для массового читателя. Во-вторых, золотопромышленник, миллионер, депутат царской Думы, такой у него бэкграунд, это уже запретная фигура. Он, конечно, остался в стране, сдал все имущество властям, но его дети все равно пострадали из-за своего происхождения. В советское время Дэрдменда вообще преподносили как угнетателя, эксплуататора и так далее. Его благотворительные дела замалчивали. У Мажита Гафури есть повесть «На золотых приисках поэта», как он там работал и только потом узнал, что владельцем был тот самый Дэрдменд. Это он писал в советское время, хотя на данных приисках Гафури неплохо заработал и учился потом на эти деньги в Троицке в медресе «Расулия».

Вообще, у шакирдов была такая практика — летом они все зарабатывали, потом тратили заработанное на учебу. Это тоже показатель буржуазности, раньше за учебу платили кто сколько может, а после 1905 года появляется другой подход, фиксированная стоимость обучения. Шакирды, конечно, — очень интересная социальная группа, кем они только ни работали, чтобы заработать на учебу: учили детей в казахских степях, помогали приказчикам, продавали газеты, были грузчиками и так далее. Это тоже вопрос выживаемости татарского народа, что меня все время восхищает: везде что-то найти, не теряться, цепляться за жизнь.

«Я рада, что существуют такие современные образцы одежды, аксессуары с национальными элементами, есть люди, первопроходцы, которые носят все это, показывают, что можно одеваться и таким образом»Фото: «БИЗНЕС Online»

«ПОЯВИЛИСЬ РАЗЛИЧНЫЕ СТЕРЕОТИПНЫЕ МНЕНИЯ О РОСТЕ ПАНТЮРКИЗМА СРЕДИ ТАТАР»

— Как царская власть относилась к возрождению национальной культуры? Не было ли в этом ощущения угрозы целостности империи?

— Царская власть ко всем относилась с подозрением, существовала цензура, татарские газеты тоже переводились и проверялись. Работала жандармерия, которая следила за общественной активностью в целом. Нельзя сказать, что только татары пострадали от излишнего цензорского или жандармского внимания. Но из-за возрождения национальной культуры в органах власти в то время появились различные стереотипные мнения о росте пантюркизма, панисламизма среди татар. Все это вместе с общим тревожным фоном после революции 1905 года привело к некоторым негативным явлениям — закрытию ряда медресе, газет и обществ. Подобное было везде, проводилось что-то вроде закручивания гаек, поэтому многие татарские учреждения попали под эту общую волну.

Самым громким стало, пожалуй, закрытие медресе «Иж-Буби» в Вятской губернии. После этого Габдулла Буби был вынужден уехать в Кульджу, открыл там новую школу. Его сестра Мухлиса Буби уехала в Оренбургскую губернию и тоже продолжала заниматься педагогической работой. В 1917 году по ее инициативе в Оренбурге организовали женский учительский институт (дарелмугаллимат), в котором выдавали официальные свидетельства татарским учительницам. Ведь медресе «Иж-Буби» в свое время было ценно и тем, что стало единственным учебным заведением, где выпускницам выдавали официальные свидетельства, по которым они могли работать учительницами. Все остальные татарские женские школы не имели такой возможности, поэтому если выяснялось, что мугаллима где-то работает без документа, то это был самый удобный способ для закрытия школы. С юридической точки зрения, руководители «Иж-Буби» серьезно продвинулись, это деревенское медресе имело большое влияние, и, конечно, недругов у них имелось достаточно. Мы уже говорили о татарской конфликтности, так вот, в этих закрытиях тоже немалой была и доля доносов от самих татар.

Жандармы и полиция опирались же на их сведения, иногда информаторы сообщали о фантастических вещах. Поэтому все эти опасения царской власти оказались беспочвенными. В годы Первой мировой войны, например, ожидали, что татарские солдаты перейдут на сторону османского султана, а на самом деле этого не случилось. В Германии были даже организованы специальные пропагандистские  лагеря, где пытались уговорить военнопленных-мусульман перейти на сторону султана, но татарские солдаты, даже находясь в плену, остались верны своему Отечеству.

— Как вы относитесь к тому, что некоторые чиновницы, дамы из правительства на мероприятия надевают калфаки, ичиги. Это элемент возрождения традиций или симулякр, пародия?

— Думаю, это хорошая тенденция. Ведь любой стиль начинается отдельными людьми, потом уже становится модой, переходит в массы. Я рада, что существуют такие современные образцы одежды, аксессуары с национальными элементами, есть люди, первопроходцы, которые носят все это, показывают, что можно одеваться и таким образом. Это ведь тоже надо иметь определенную смелость — с калфаком или в ичигах выйти на публику.

«Вообще, деятельность ученых всегда не так публична, как хотела бы общественность. Но те, кто на самом деле интересуется историей, читают наши книги и другие публикации»Фото: Андрей Титов

«КТО-ТО БЛАГОДАРИТ ЗА ЭТУ РАБОТУ, СУЩЕСТВУЮТ И КРИТИКИ, А ЕСТЬ ХЕЙТЕРЫ»

— Вы активно занимаетесь популяризацией татарской культуры в соцсетях, ведете свой канал в «Яндекс.Дзене». Чувствуете отклик?

— Отклики есть, особенно в «Яндекс.Дзене». В основном читают русские тексты, татарские — довольно мало. Отношение разное: кто-то благодарит за эту работу, существуют и критики, а есть хейтеры. Но я к ним отношусь с пониманием: у людей могут быть разные мотивы к написанию таких комментариев. Среди критиков есть и татары, и русскоязычные, и татароязычные, и представители других народов. Некоторым кажется, что я уделяю слишком много внимания истории татарского народа, что якобы возвеличиваю татар. Хотя я пишу и о других народах Поволжья.

— Татароязычных что не устраивает?

— Татароязычным, наоборот, кажется, что я недостаточно уважительно пишу о татарах. Но в повседневной истории народа не может быть только пафосных примеров, я же пишу об обычных людях со своими достоинствами и недостатками. Но некоторым какие-то моменты кажутся малоприятными. Но история повседневности как раз призывает разрушать стереотипы. Хотя даже с обнародованием документальных данных я стараюсь быть максимально деликатной в своих текстах, чтобы не задеть чувств потомков, упомянув чьи-то имена. Конечно, надо избавляться от некоторых шаблонных представлений о татарах и воспринимать свою историю не как лубочный рисунок, а как сложную картину, где есть не только черные или белые тона.

— Чем занимается ваш отдел историко-культурного наследия народов Татарстана в Институте истории имени Марджани?

— Направлений работы очень много, потому что историко-культурное наследие включает в себя практически все. Это история населенных пунктов, городов и деревень, каких-то памятных мест, мемориальных комплексов, рукописного наследия. Историко-культурные памятники всегда интересны еще в связи с биографиями людей, которые причастны к ним. Может быть, наша работа и не особо заметна. Вообще, деятельность ученых всегда не так публична, как хотела бы общественность. Но те, кто на самом деле интересуется историей, читают наши книги и другие публикации.

Например, подготовлено уже несколько сводов по эпиграфическому наследию разных районов, по отдельным местам памяти города Казани. Есть коллективные монографии по истории деревень — по Арскому, Зеленодольскому, Альметьевскому районам. Конечно, имеются и отдельные направления, связанные с конкретными научными интересами сотрудника. Мне, например, интересно развивать историко-антропологическое направление. Мы провели несколько научных конференций по Первой мировой войне, революции 1917 года, где акцентировали внимание именно на истории маленького человека. С коллегами был подготовлен трехтомник «Человек в революции. Казанская губерния», где попытались проследить историю революций 1905–1907, 1917 годов глазами рядового человека.

— Вы ведь защитили докторскую диссертацию в 30 лет.

— Да, кому-то кажется, что это слишком рано. Я же считаю, что все вовремя. Кто-то идет к этому всю жизнь, волнуется, переживает, теряет здоровье. Я относилась к защите докторской диссертации как к последнему экзамену, поэтому хотелось быстрее покончить со всеми научными процедурами. Тем более в научно-исследовательском учреждении, где я работаю, для подобного созданы все условия, нужно только желание и решительность. Это преподавателям вузов сложнее совмещать и исследовательскую деятельность, и педагогическую. Хотя сейчас все ускоряются, и даже среди коллег из вузов я вижу, что именно женщины к 40 годам уже точно становятся докторами наук. Да и по своему институту могу сказать, что среди защитивших докторские диссертации за последние 10 лет женщин больше. Видимо, это такой тренд.

«Несмотря на все эти теоретические споры о национально-сословных обозначениях, самое главное — сохранение мира и добрых взаимоотношений между всеми народами. В этом я вижу свою миссию»Фото: Андрей Титов

«ВСЕГДА КАЗАНЬ И УФА БЫЛИ СВЯЗАНЫ, ЛЮДИ ТУДА-СЮДА КУРСИРОВАЛИ, НЕ СУЩЕСТВОВАЛО НИКАКИХ ГРАНИЦ»

— Что думаете о вечных спорах татар и башкир, которые все громче звучат перед очередной всероссийской переписью населения?

— Для меня эти споры, как человека из Башкортостана, особенно неприятны. Данный негативный информационный фон по татаро-башкирскому вопросу я вижу и на своем канале по комментариям. Видно, что многие просто дезинформированы. Для кого-то, возможно, интернет-баталии служат своего рода компенсацией социальных проблем. В целом у меня есть мечта: если хватит сил, написать книгу о дореволюционном позитивном опыте татаро-башкирских взаимоотношений. Мне очень нравится это тюркское единство, а татары и башкиры — самые ближайшие соседи. Всегда Казань и Уфа были связаны, люди туда-сюда курсировали, не существовало никаких границ.

— Северо-западный диалект башкирского языка существует?

— Для меня есть татарский язык, есть башкирский, а диалекты могут быть разными. Это разговорная речь, без литературных норм, поэтому и диктанты на диалектах — что-то за рамками филологии. У меня есть знакомые татары из этих краев, их речь я всегда воспринимала как татарскую. Думаю, я бы точно услышала башкирское звучание, так как сама хорошо знаю и башкирский язык.

По другим башкиро-татарских проблемам могу сказать о своих предках, мне не нравится, что берут, например, их сословия и начинают навязывать в качестве национальности. Мои предки из Буздякского района Башкортостана, я искала сведения по своей родословной, изучала метрические книги, ревизские сказки. Так вот, где-то о них написано, что были ясачными татарами, где-то указаны как тептяри, потом поменялся земельный статус, написано, что стали ново-башкирами. Но, если я приеду к своим родственникам в Буздяке и скажу, что вы же башкиры, они ответят: ты пошутила, какие мы башкиры? И такая ситуация типична для многих татарских деревень современного Башкортостана, где сословный статус жителей до революции менялся довольно часто. Поэтому надо разделять понятие «этнический башкир» и сословие «башкир». Использовать разный комплекс источников, анализировать все подобные сведения и только после этого делать какие-то выводы. Вообще, каждому народу нужно оставлять право на самоопределение, исходя из его собственного самосознания, не надо ничего навязывать, это ни к чему хорошему не приводит.

Но какие-то вещи, конечно, надо объяснять, чтобы не было такого, когда человеку принесли документ, там написано «башкир» и он думает, что это и есть национальность его предков. А на самом деле это всего лишь сословное звание «башкир». Дело в том, что в дореволюционной России во всех документах обозначали лишь сословное звание и вероисповедание человека. То есть либо православный, либо мусульманин, а дальше уже — крестьянин, мещанин, купец, башкир в том числе. У некоторых социальных групп сословная идентификация переросла в этносословное обозначение. Отсюда, например, мишари, тептяри и так далее.

Но, несмотря на все эти теоретические споры о национально-сословных обозначениях, самое главное — сохранение мира и добрых взаимоотношений между всеми народами. В этом я вижу свою миссию, надеюсь, у других коллег-историков такое же видение будущего.